Рано утром Федин шёл, насвистывая про себя какую-то разудалую песенку. Настроение его было весьма приличным. И вот, внезапно, когда он уже собирался завернуть за угол, оно сразу резко испортилось. Он увидел (как будто впервые) на краю площади, написанное красными буквами изречение: "Слава КПСС!" Неизвестно, что его столь поразило, но надпись, обычно не пробуждавшая в нём никаких особых эмоций, вызвала у него вдруг неприятное посасывание под ложечкой. Он поправил на голове свою зелёную потёртую шапочку и подумал с неудовольствием, что надпись эта очень мало гармонирует со всем видом площади и что красные огромные буквы выглядят неэстетично на фоне зелёных газонов.
Он был завхозом в здании театра и считал себя большим знатоком и ценителем всего прекрасного: словом, большим интеллектуалом. То, что сюда поместили эти большие красные буквы, не "заручившись" заранее его согласием, не воззвав к его художественному вкусу, оскорбило его достоинство, и он воспринял произведённую здесь демонстрацию этих букв сделанной как бы назло ему: против его воли, против "художественного воззрения" таких, как он, Федин, ценителей красоты. Конечно, это было не его ума дело, но, как бы там ни было, эти красные буквы отравили его "доброе утро".
Двумя часами позже он увидел, входя в здание театра, вывешенный над ширмами лозунг "Слава КПСС!" Он был начертан неизменно красными буквами и изображён куда менее тщательно, чем там, на площади.
Его чуть ли не передёрнуло от неудовольствия. Он, почему-то, вспомнил небрежное лицо директора театра и увидел в нём сходство с этими буквами. "И что же ты за человек, дурак экий ты, Моткин, - подумал он в тот момент. - Вздумал повесить это в самом неподходящем месте! - хотя ещё три минуты назад он безапеляционно уважал и боготворил нынешнего главного режиссёра, и, его же, директора театра. Он забыл, что сам же отдал приказ вывесить эту надпись и сам же занимался процедурой её прибивания.
Его раздражение удвоилось когда он, войдя в зрительный зал, увидел такую же, начертанную крупными буквами, надпись.
Он был буквально взбешён (он бы никогда не подумал о директоре так плохо). Он готов был бежать к директору, топать ногами, рвать и метать - но того, к счастью, не оказалось. Куря свою маленькую и сморщенную, как и он сам, папироску, он бегал, меча дым и огонь (и в прямом, и в переносном смысле) из одного зала в другой, и никогда его ещё не видели таким деятельным. Многие подумали бы, что он спятил, если бы не его неизменное "а как вы думаете?", которое он всегда произносил самым что ни на есть прозаическим тоном.
Он влетел, как метеор, в одну из комнатушек театра и, обнаружив в ней кипу газет с красной надписью, открыл задом дверь и бросился к урне. Затем его видели пробирающимся через холл и осматривающим журналы, из которых он вырывал по две, а то и по три страницы. Всем оставалось только пожимать плечами. Кое-кто подумал было, что, может быть, власть переменилась, но ничего такого не произошло, и этот Главный как сидел, так и будет сидеть на своём месте ещё чёрт знает сколькo...
Наконец, попыхав ещё перед носом у присутствующих своей трубочкой с торчащей из неё сигареткой, Федин со скоростью света пробежал во двор. Больше его в тот день не видели.
А он, тем временем, уже нёсся домой, чтобы расправиться там с ещё не одной красной буквой.
Он заскочил в подъезд, пронёсся по лестнице, и, как торпеда, ворвался в свою квартиру.
"Жена, - крикнул он с порога, - где "Слава КПСС"?"
"Какой такой ещё Слава? - промычала та, видимо, одеваясь. Но он, не дожидаясь ответа жены, в грязных ботинках уже влетел из прихожей. На стене висел портрет его давнего друга, актёра Славы Никитина. Он подскочил к стене, сорвал портрет и бросил его на ковер. Потом забежал в спальню - где его жена, ещё не покончив с одеванием, увидев его, ипустила истошный крик - и принялся срывать со стены безобидную картинку с мальчуганом на первом плане и усатым стариком на втором, под которой было почему-то подписано: "Слава КПСС". Тогда, бросив своё "вы думаете?" тоном, не допускающим возражений, он кинулся на кухню срывать наклейки со спичечных коробков, на каждой из которых стояло: "Слава КПСС", соскабливать бутылочные этикетки, разламывать картонки наборов ножей и акварельных красок сына Володи, ломать подносы, крушить коробки и вспарывать полотенца, на которых было что-то вышито аршинными красными буквами. В порыве энтузиазма он хотел было разобрать телевизор, когда приятный телеобозреватель с вежливой улыбкой произнёс: "Слава КПСС", - но, остановившись на полдороги, подбежал к радио и сшиб его со стены. Потом он принялся крушить банки с вареньем, бить посуду и жечь бумаги; даже, зачем-то, заглянул в туалет. После всех этих активных действий он вбежал в зал и в изнеможении опустился на пол, обхватив руками свою лысую голову.
Но вот он снова поднялся, - жажда деятельности гнала его вперёд. Он не мог больше сидеть ни минуты. Энергия закипела в нём. Он выскочил на балкон, - и вдруг остановился там как вкопанный. Внизу, сделанная цветами на клумбе, красная и заметная, прямо под ним красовалась надпись: "Слава К.П.С.С."