|
Лев ГУНИН
ОТБЛЕСК
--- поэма ---
Тане ТИХОВОДОВОЙ
На рыльце, что в пушку,
ты посмотри.
Внутри
у каждого пространство.
А что внутри
у этой плоти?
Порошку
в стакан наитий всыпем. Пьянство
в уклонах процветает.
Ступает
не вычисленный столбик вдоль клише.
На вираже
нелепостей, как капля, проступает
единственный, необратимый смысл.
Где мысль,
где правда высшая.
Где наступает
на горло очевидности костыль
негодования.
И знания
не нужно для того, чтобы
понять.
Узнать
наполовину запорошенный,
не скошенный,
сидящий
где-то в ямке
колосок
тревог
возможно только за незнанием
дорог:
когда ты, сбившись,
очутившись
там, где ты не был,
забредешь -
придешь
в пустыню-лес
неузнавания-незнания-блуждания.
И ложь
все то, что было в пустоте кривляния
кичливостью того,
что ты н а й д е ш ь.
Капля, что проступает -
кровь.
И вновь
хотя бы каплю крови
отдалить -
отлить
из плоти, из живой
и теплой плоти, дорогой
всему, что живо.
Хоть одной
живою каплей окропить
весь свет.
Где нет
ни капель,
ни рассветов -
и это
О Т Б Л Е С К
И вот
ежесекундно губку окуная -
макая
в жидкость,
смывают
кровь с лица.
А кровь опять течет.
Из ранки, из рассеченного
лба;
из встреченного
бетоном арматуренных ступеней.
Из лени,
из неги на минутах излагались-
слагались
дни.
Неторопливо,
ревниво
текли они.
И некуда ступать,
бежать,
топтать
Пространство
там, где постоянство
кругом, вокруг.
И этот круг
просачивался сквозь все поры
прямо внутрь.
И шнур
желаний зарождался,
извивался
в том, что не мозг,
не голова,
не чрево, не сознание. Бог весть
что оно такое.
Дорогое -
но не такое -
что-то плавилось внутри.
И кружил
не ястреб, не орел,
но хищник над сознанием твоим.
Рождалась К А П Л Я
Из постелей вылезая -
выделяясь
квартир, где запахи ментола и орехов,
ОНА
одна существовала явно.
Все остальное - ложь.
Берешь
за ручку нож
своих желаний,
бросаешь лезвием
в жирнеющую,
в разбухающую
землю.
И знаешь,
что живешь ты не за зря.
Заря
на окнах зажигает
свой отсвет.
Нет
ни мыслей в головах,
ни даже нет
любой из сутей. Все живут -
прядут
нить пряжи человеческой -
отеческой
на пряльцах дней своих;
веретено
у всех одно,
оно оплетено-
дано
лишь для того, чтобы окно
не зарастало водорослями,
кувшинками -
ложбинками
меж двух грудей
или хребта ложбиной
в средине розовой спины.
Даны
друг другу к а п л и, чтобы ждать
пока опять
не захотят еще желать
и разделять
постелей-лож смертельные часы
росы
той, что на лбу от боли ненавистной,
и той, что на траве от боли утра...
И вот - картонный домик.
В нем медведь.
Он маленький, игрушечный.
Мишутка.
И будка
для собачки в животе
почтенной дамы,
что оконной рамы
живет околопространством.
В середине -
ее -
проходит штырь.
Птица
(может быть, снегирь)
плавает в воронке,
что наполнена кроваво
К Р О В Ь Ю
С любовью
ее целует в клювик
молодая
и земная
женщина.
И сглатывает капли
так жадно и так резво
с язычка.
Пока
пеленки сушатся
в келейных ваннах узких,
пока
свисают с потолка
знамена - атрибуты райской жизни.
мы в призме -
в прекрасной,
в этой бытия отчизне -
хоть в малом о т р а ж е н и е найдем.
Дом
построим для себя, в каком
нет Д О М А -
назло всему.
Вы помните, как нож
врезался в разбухающую землю?
в пирог,
в носок
ступни,
что тем дворовым пятачком?
Так похоть, так желанья
в разбухающее тело
вонзаются
вонзимым острием.
Во всем
миазмы,
испарения
и бред.
Но нет
неясности.
Все ясно.
Все промыто.
Пропущено сквозь сито
быта
и каждодневности толпы.
Слепы
не руки,
не ступни,
но тычки,
их осязательный -
касательный
искус.
И вкус
одной из капель крови замер на губах.
Не страх -
Нет! -
экстаз, -
нет! - вожделение -
стремление
и глас
неосязательный во вкусе ощущать
живое что-то,
К А П Л Ю на губах.
Не страх -
... -
На устах
дрожит распущенный цветок,
висок
шипами протыкая,
выделял
живое ч т о - т о:
каплю,
отблеск,
кровавую предтечу
всей З А Р И.
Ей встречу
организует
заблудившийся мотыль -
костыль
наносов времени,
киль
корабля предчувствий пробивая-
не зная
чего-то-
и потому
являясь О Т Б Л Е С К О М
-
З А Р Е Й
И встреча будет
с тем, что будет вновь.
Ступени -
с кожей лба.
Когда она, о н а,
перемахнув через перила,
бросится в пролет.
В полет
себя безмолвный направляя.
Но не зная
ни времени,
ни силы этих лет.
И снова свет
концом себя,
тебя
дотронувшись до белого экрана -
как рана-
лишь
на секунду что-то высветит во тьме.
И гаснет,
затемняя и мгновенье...
С Т У П Е Н И...
Из лени,
из неги на минутах излагались-
слагались
дни.
Неторопливо,
ревниво
текли они.
И вот - некуда ступать,
бежать
топтать
Пространство
там, где убранство
тех комнат,
стулья,
кушетка и подсвечник на столе,
Реле -
чуть дальше, справа.
Бигуди -
И все.
И красная оправа
Тоже справа.
И ржава.
коса на узеньком портрете
в фас.
Но целый час,
забыв о лете,
упражняются в полёте
два зрачка.
Два пятачка
желания открытого, в расчете
на нежность или что-нибудь другое -
Но не цветное.
Черно-белое скорей.
И все синей
пространство кажется под низким потолком.
В том
не степень, а предлог
виной -
не злой,
скорее, сыроватой,
чуть больной.
Сердцевина
цветка раскрытого,
чьи лепёстка - как губы-
половина
чьего-то данного,
исконного
нутра.
Дрожит с утра
в зрачках наклонных свет,
и отблеск и них
крупицы-блики отражает
и бросает
луч-щупальце
на фон неспешных лет.
И так сужает
экран короткой вспышкой.
В коей нет
избитости.
И сытости,
пресыщенности нет
в ленивой позе у окна,
где тянутся мгновенья.
И представленья,
как,
где,
когда наклонный свет
продлит эпоху
призраков лущенья
и шелестенья
семечками чувств.
И от значенья
не требуется ничего.
И пуст -
отсвет на полотне сетчатки томной.
Там
всё делится на свет и полутьму.
И потому
из глаз разреза вырастает
С К О Л
Укол
тщеславия,
ещё чего-то, что укол -
скол.
И в нём
гораздо больше, чем в другом,
В ИНОМ,
в том, что с глубинным дном,
отсвета-отблеска,
природно отражать
природой призванного -
вызванного
из этой функции своей,
Но скол сильней,
чем даже отражение,
своей природой
отражает все.
Он сам и часть того,
что отражает-
и (сам по себе -
отдельно) -
существует вне него.
И набухает
опять тревогой синий небосклон.
И ясный, чистый звон
дрожит в полёте утра, что всплывает.
Куда уходит это с ходом гулких лет?
И всех тех нет
уже упрямых ощущений,
и нет влечений;
и все осталось за порогом дня.
И, боль граня,
впиваются миазмы отравлений
и отстранений -
инъекции из мира твоего.
И снова нет в тебе того,
что было.
А ведь прекрасным было.
И ты жалеешь этот пыл всего,
что оставляет,
что уже поплыло...
Но изменила
тебе твоя же суть.
И ты одна
из детства моего вперёд поплыла.
И ты еще надеешься вздохнуть,
набрать побольше тех, что ты любила,
в расправленные легкие
глотков, что, как струна,
щекочут внутренности и разрежут путь
инстинктов - тех толчков -
как от вина.
Нам жизнь дана одна,
всего одна.
Пила ты много.
Ты много пила.
И ты себя же страшно изменила.
И вот ты - как обвисшая струна.
Но жизнь одна,
И снова в твоих жилах натяженье -
напряженье
бычьей шеи,
что прет в рога.
И вот твоя нога
уже
перенесена через перила.
И ты застыла
перед прыжком.
Ты босиком -
без тапочек -
стоишь на ленте узкой
как бы карниза.
То, что внизу,
твой лоб ударит
и, словно камень, выпущенный из пращи,
лететь навстречу будет
головой твоей.
Ты из саней
небесных выпрыгнула
посреди движенья.
И стрелки остановятся мгновений.
Дрожит слеза.
И отблеск красный на твоей постели.
На шее на твоей отсвет -
рефлекс
от кофточки
и от тех к а п е л ь,
что теперь уже с т р у е й.
И струйка крови тихо вытекает.
И мир не знает,
что ты лежишь
на неудобной простыне -
на лестнице -
ступенях светло-серых.
И льет во-вне
двойная суть из глубины пещеры.
Двойная потому, что путь -
и путь.
Но в этом мире больше не уснуть
кому-то.
Тем ты разбудила
хоть чью-то жизнь -
тем, что свою разбила.
И чьей-то мозг кроваво отразил
Р А С С В Е Т.
И больше нет
ни ночи дня,
ни дня без этой ночи.
Ты - рабочий
простраций душ
и их же пробужденья.
И, если мир поставишь на колени, -
не удивлюсь:
ты сделала хоть ч т о - т о.
И я давлюсь
от слез и от отчаянья,
кого-то
хотя бы одного
спасая
от смерти,
от крушения -
Тебя,
из детства восхитительный цветок.
Я превозмог
твое несчастье хоть частично,
тебя спасая,
жизнь твою храня.
И вновь меня
по лестницам наклонным раскрутила
матрона-жизнь,
по скопищам зловоний,
по краю
тех же площадок,
что с перилами из слов.
Но я готов
на все теперь:
на то, на то.
Лишь потому, что ты во мне открыла
тот клапан, ту черту,
что лишь дремала;
и, если мало, -
кто-то другой еще перемахнет за ту
ограду,
за ту границу,
блик в мозг бросая,
что остается,
что не исчезнет,
не уйдет,
перемахнет
через сознанья край,
в ладони чьи-то две свечи вставляя,
в глаза уснувших лучик направляя,
не зная
этого,
но снова западая
в сознанье
в обагрённое собой,
и вызвав
О Т Б Л Е С К
.
1981 - 1982. Бобруйск
=========================
|