ЛЕВ ГУНИН * * * ИЗ ЦИКЛА "ПЕТЕРБУРГ" PETERBURG цикл стихов 1. Темные воды каналов отражают нависшие стены. Статуи на пьедесталах словно вздутые вены - времени или другого? Все равно, не важно. Под куполом неба слово, как крышка рояля, влажно. Проводя рукой - как по клавишам, по стенам - и по окнам, слышишь музыку будто бы ржавую, которая как бы намокла. И, влажную, как губы, как эта сырость в воздухе, пьешь ее смутной глубью - и уже никогда не рассохнешься. И - уже никогда не растрескаешь волн своих мыслей-звуков. И только неслыханной песнею возникнешь в невиданных муках. Март, 1982. Санкт-Петербург 2. стеклянная глыба рассвета влажно стоит на столе вздыбленный воздух стреляет сквозь пространство комнаты в зеркальце на веревке ты умираешь вены умирают твои лица умирают твои губы умирают твои Город в имя твое затесался занозой коричневый звук венозной коричневой кровью мертвого тела графы твои - мертвяки развешенные по углам затертые экспонаты твоего в прошлом великого прошлого голый скелет твой покачивается в водах Невы и залива мертвая красота украшает тебя Март, 1982. Санкт-Петербург-Бобруйск. 3. Вымя звериное набухает от прилива бешенства молока. Звериная сущность каплями падает с неба, насыщая нас, ее детенышей и зверей. Эта дождливая сырость, небесная слизь, - капли вымени Неба, капли ее молочных желез. Рыком звериным рвем мы грудь поражая пространство нашей злобой природной, детищем пустоты. Скалы, пещеры, подземная смрадная мерзость правит нами, отпрысками Тщеты. И на стенах зданий играют глумливо блики подвальных расстрелов, отполированных простреленных черепов. Апрель, 1982. Выборг. 4. Дьявол склонился ко мне ночью на подушку. Это был такой маленький чертик. Его глазки были каждый с точку или с мушку, или с маленький, на ремешке, кортик. Он шептал мне: "пройдись по улицам" - и плакал. И плакали слезы-мушки. И я видел, как личико хмурится, и капал мед на его розоватые ушки. И воск из посоха капал. И свеча не горела-горела. И кто-то плакал и плакал, и разрастался из тела. И не было улиц больше, и бульваров, и каналов, и сделалось сладко и больно, и сердце так странно стучало... И люди с обычными лицами растекались плоскостью по асфальту, и била в них мысль: "Это снится мне". Но это не снилось. И дальше летели все синеватыми птицами, и было щекам моим грустно и мокро, и в тело кололи золочеными спицами каналы и площади с их изрытыми лицами, и веки заклеили охрой. Март, 1982. Санкт-Петербург 5. Игорю Корнелюку Один из н и х шел ко мне от автобусной остановки. Вокруг суетились ангелы, бескрылые духи и просто люди. Я мог утонуть в этом водовороте глаз. Но о н протянул мне руку (и я увидел, что она мозолиста). И в его глазах за стеклами очков дрожало сияние того же водоворота, окруженного нимбом. Март, 1982.Санкт-Петербург 6. Возмущенная пустота закрывается веками, как глаза. Выпуклость их белков не подлежит сравнению. Ветер набухший треплет канаты необхватные волосками ее ресниц. Мы живем в пустоте. В отражениях города плавает в набухшей реке трупный смрад и печать глубины. Глубины бесконечной, пустой - как осклизлая глубь фантастической рыбы в морях неземных. Март, 1982.Санкт-Петербург. 7. ДИАЛОГ - Где вы стоите и что вы слушаете новым всплеском черноватых волн? - Мы: становимся твердью и сушею, и домами большими с обеих сторон. - А зачем вы всегда омываете камни набережных без стыда? - Мы везде и повсюду вливаемся в окна комнат - и в провода. Мы - кровь города. Из нас вырастает, как из лимфы, кожица стен; мы весь город, всю сушу питаем, в нас бурлит наполняемость вен. Но мы - больше, чем вены. Мы - изначальное: Все, что держит, качая, весь мир. И, если мы захотим, если понравится - мы весь город - и вас - поглотим. Март, 1982.Санкт-Петербург-Бобруйск. 8. Окружен сыростью, я шел в объятиях толпы. Время дремало. Но оно росло в висках и в глазах. Толпы вливались в него и низвергались с высоты улиц. Среди сонма людей росло и э т о лицо. Оно изливалось, оно извивалось, как отражение на поверхности воды. И в сердце был кончик кинжала. Над головами - посвист пилы, рассекающей воздух распиливающей что-то у самой кромки лиц и губ, глаз и подбородков, - всего; над самыми головами. Март,1982.Минск-Санкт-Петербург. 9. я решаю как не ответить я не знаю как дорешить в волнистую подушку головы бьется колокольчик близости - и зовет: и зовет, и зовет. - Спрячься! залезь мне под мышку посмотри-ка мне в рот! сапоги минут бьют по бегущему сердцу и открывается окно и влетает еще один звук синий ветер... Март, 1982 10 Львинотелая птица сидит у меня на плече. Кариатиды и атланты небо мое подпирают. И над кровью моей перекинуты арки мостов. Как собака, послушно, у трона царя моего распластался Л и т е й н ы й. Вечность в небо глядят трубы и х кораблей на холодной реке молчаливой. Н е в с к и й, мой царь, протыкает собой разводные мостов позвонки. Золотое зерно мое солнце - И с а а к и й - на рассвете в землю бросает. Горячечный сон лихорадочной жизни моей растянулся на сваях. Бредит людская толпа на моих бесконечных проспектах... Золотая Игла, словно скипетр, застыла пред улицей главной моею, с дирижерским акцентом разрезая ее и кроша. Сердце мое, этот остров задумчивый, тайной покрытый, пристанище муз, топит лики домов в полноводной реке, никогда ее не насыщая. На П л о щ а д и с одноглавой колонной, так открытой ветрам, как и смерти, стоит с а м ы й З и м н и й дворец, от каналов и речек той же площади дном отделенный, - там, где камни шершавые кровь мою черную пьют... Апрель, 1982.Санкт-Петербург 11. На каналов воде только блики разбитые спят. Не собрать воедино раздробленных точек и линий. И мосты - словно кони в прыжке - нависают над их глубиной. Город спит, и открыты его глаза. Сети вымерших улиц заброшены в реки проспектов. Но они, возвращаясь, всегда, неизменно, пусты: нет никого в это воскресное утро. Даже окна пусты. Нет за ними ни лиц, ни людей. Их зияют провалами черные жутко глазницы. И за стенами - кажется - нет никого, и от них веет холодом странным, как от лба безымянного трупа. В отдалении, так нереально-легко, невесомые, слышатся звуки моторов из другой, из нездешней, непереходимой страны. И плывут нереально, в тишине, только мыслям доступной, по течению ветра на мертвой воде облака. Апрель, 1982.Санкт-Петербург 12. Ночь не зрит потерянных богов. Ночь плывет дорогой облаков. Входит кто-то в дверь - и снова лед закрывает теплый, влажный рот. Три столба врастали на мосту. Измеряли ветры высоту. Обмеряло время глубину. А воды зеркальный глаз Луну. Мы живем у каменных ворот. Все куда-то медленно идет. Все куда-то медленно плывет в этот час и день. И в этот год. Остаются только две руки, что на паутине - пауки, что снуют среди чужих забот, зная тайну мира наперед. Если будет свет и до тебя, прилетит малыш, в трубу трубя, приплывет стальная глубь небес прямо к краю губ. И встанет лес. Встанет сердца темная стена у рассвета вместо губ окна. И растает белым темный лес у орбит накинутых небес. Март, 1982.Санкт-Петербург-Бобруйск. 13. Марлизе Пик Потрясающей сущностью, невместимой беззвучностью эта слез пустота. Пусть не будет колючестью, этой розовой жгучестью без потерь красота. Но ответит наклонностью, ледяной нерешенностью этих ветренных дел. И останется склонностью, грозовой неуклонностью или белой как мел. Апрель, 1982. 14. I Прерывисто дыхание твое. На теле руки оставляют метки прикосновений. Высится стена между телами дел несовершенных. И каменеет шепота вуаль. II За окнами сплетения каналов, мостов, неоном освещенных улиц, чей свет сквозь шторы проникает в дом, передвигая времени страницы. III Дилемма древняя причудливостью сфинкса из шепота растет полуоткрыто и возникает в рост под простыней: IV родить дитя сердечных разговоров, незабываемое чудо откровений - или открыто, сомкнуто и грубо сквозь стену разделений перелезть... V ..Молчит стена, к которой, отвернувшись, лежит она. Белеет край постели. И ноги босые в луче окна мерцают. С т е н а разрушена. Остались тротуары, дождем прошедшим смоченные крыши, рассвета тускло-серые глазницы - и на столе кровавый сок вина. Апрель, 1982.Санкт-Петербург. 15. Нелле Веразуб Железноправедный ненастоящий день! Твои зрачки на мне остановились. Как широка и узловата твоя тень над вечера пролетами и пылью из-под колес машин. Они ведут под сень твоих оков под сводом слова "были". Нет только искр, что были до тебя. Которые тебя предвосхитили. И нету губ, чтобы, в окно трубя, тройную суть - как штопором - открыли в трехмерности. И, воздух теребя, дрожит листок, один среди бескрылых. И поступает в новый пантеон веществ пространства, созданного силой, и отражает множественнокрылым, нелепым тут, стальной усатый звон. Апрель, 1982. 16. за топотом электрички под землей за содроганием этого дома мерещатся подземные карлики- нибелунги кующие золото на крови часть их родины недалеко отсюда рукой подать до града Konigsberg кажется - это они переселились сюда на улицу Рубинштейна в более плодородные кровью края сюда где кости человечьи вместо цемента между сваями под городом и камнями станций метро и судьбы людские зависимостью вертикальной растут вверх ногами на этой земле Апрель, 1982.Санкт-Петербург 17. милость-не милость в себя разделилась и покатилась и раздвоилась стала другою стала дугою с черной смолою с красной рекою. с черными дугами по-над глазами, с мелкими хрупкими в струпьях руками. с тайным и жестким праведным звоном с мерным наклоном и не наклоном с белым оскалом, с черепом гладким- стала загадкой и не-загадкой Апрель, 1982. 18. ИСКУССТВЕННОЕ РАСТЕНИЕ Покрытое каким-то лаком, в мозг упершееся цветом апельсиновым, дрожит, как подвесной канатный мост, и, кажется, живет. Но - стеариновым, искусственным и мертвым веществом оставшись под покровом оживления, оно собой передает о том, что не живет: о смерти без старения. Линованная выцветшая суть нелепой антижизни, что, расплавившись до вещества, позволила взглянуть на это обезглавленное кладбище. И пользы нет от взгляда, что прошел сквозь вещества поверхность и уклончивость, и вот - не знаешь, кто живей, но скол и жизни в нем увидишь неразборчивый. Апрель, 1982. 19. Оканчивается этап. Горы раскинулись перед глазами. "Это очень опасно, - шепчут губы, синей самой синей, гноящейся впадины. "Это очень опасно, - твердит хоровод чьих-то рук, чьих-то стонов и посвистов. - "Это очень темно". - "Отступись". - "Отступай!" - Отступись. Покорись по-хорошему. Но - в меня этот взгляд двух слезящихся глаз, эти мотыльковокрылые лучики на меня устремлённы - и не могу отступить. Покориться. Замучить их. Спиноногие твари идут по земле. Обращается черный и клейкий жидкий мозг в сине-синей глуби влажных ртов в их безглазых глазницах утопленных. "Это очень опасно, - бескровные рты. "Это равно по силе лишь равному". Замолчите. Уйдите. А горы синей еще воздуха - но воздух кровавит уже. Апрель, 1982 20. Ты посмотрел в меня - и разделился на сотни стоп, бегущих от меня; ты в образы, себя в них множа, влился.- и в плазму светокрылого огня. Ты тот поток бесстрастия и силы, что разделил на сотни рукавов, наполнил - но уже ты был бескрылый, - и ты своих не разделял шагов. И в мире оставались без хозяев шаги, лучи, дороги и пути, и только душам ведьм и негодяев их без тебя - себя же - не найти. 3 апреля, 1982.Минск - Бобруйск 21. вечер часы бьют гуттаперчевой приглушенностью в вате огней расфокусированных дождем шелест мысли о кость черепную тревога в каждом звуке как будто дома как локаторы дальний сигнал отражают ушами своих плоскостей и расставлены криво часовые проходов дверных. Апрель, 1982 22. Wiersz piszesz Ciemno Nie wiesz nic Psu na bude wszelkie poetyki - Musisz isc za tym czego nie ma Andrzej Szmidt Незастроенный мир простирается вдаль от реальности. Даже россыпь шагов не может к нему привести. Образы, которые видим, лишь отраженье его глубины. В черном цвете асфальта, в светлых струях дождя есть простор и для мысли твоей. Есть пространство, никем не захваченное, даже там, где стоишь, где ноге твоей негде ступить. И твои колоссальные замки висячие тоже есть в том, чего нет. Апрель, 1982 23. Widzisz tylko wzgledna roznice miedzy czlowiekiem a Bogiem Bogiem sie moze stac czlowiek kazdej chwili bo Bogiem jus jest Jaroslaw Iwaszkiewicz стихи без заглавных букв без знаков препинания напоминают иудейские тексты-катки в них скрыта сила неуправляемых сил стихия изначальная немоты разрушительность ее непредсказуема как трезубец Б-га в руках человека как Слово способное вместе с толщей воды расколоть шар земной в руках незаботливых это оружие конечной пустоты необратимого времени надчеловеческой сущности того что невозможно познать но нет ничего опаснее заколдованного вывернутого наизнанку предельно напряженного совершенного до невозможности яркого до боли в глазах дьявольски искусного и при том не до конца искреннего мира пана Ивашкевича. Апрель, 1980 - Апрель, 1982 24. за невской водой за мостами за белым туманом вдали скрывается что-то чего не нагнать не схватить и что-то скрывает молчащий торжественно-светлый залив блестящей поверхностью чувствуя воздуха нить и капель глаза на стекле углового кафе бесплотными пальцами ветер слегка повернет и стройный моряк щеголяющий в не-галифе рукой незаметно в тумане ему козырнет Апрель, 1980. Петербург. 25. Только тут, в этом городе без границ, без фальшивой любви, без лобызанья обломков своих, без погони других городов за убегающей тенью богатств, только тут бесконечно свободен мой дух, бесконечно наполнен своим собственным смыслом, без тех примесей внешних, что везде прилипают ко мне. Только в нем, единственном в мире, суть моя ощущается в каждом поступке, в каждом слове моем, невозможно моем, как не бывает нигде. И его тонкострунные руки - продолженье моих, моих собственных рук. Так сознанье мое в унисон с этим городом бьется, так устойчиво мысль продолжает сознанье его, словно жизнь моя длится веками, и я возрастом равен ему. В нем, как в коконе мягком, душа моя обретаясь, не фальшивит, не лжет, и проложены нити путей сквозь меня, и протянуты нити событий сквозь мозг мой, подключенный к сознанью его. Потому я и вижу никем не открытые связи, вижу цепи событий на будущей, странной, земле, где не будет Стены, где не будет "союза свободных", но счастливей от этого в мире не станет никто. Столько пролито крови , столько зла отпустили на просторы земли, что уже невозможно начать все сначала, невозможно исправить уже н и ч е г о , и позор продолжаем всеми вместе и каждым в многоголовой толпе. До конца невозможно проникнуть, невозможно поверить в беспредел эгоизма стандартной, обычной души. В черном хлеве порока утопают поэты, их музы, страна, много стран; человечество страшно смердит. И горит облаками заката ужасная рана, и на лицах горит небывалым клеймом эгоизма тонкостенная суть наступающей близкой зимы... Апрель, 1982 Copyright (c) Lev Gunin =========== ++++++++++++++++ ==================== Copyrights (c) Lev GUNIN |